МОДЕРНИЗАЦИЯ: ИСКУШЕНИЯ И СТРАХИ
Тезисы выступления М. Швыдкого на XI Форуме «Петербургский диалог»
Употребление слова «модернизация» в современных текстах стало правилом хорошего тона, своего рода модой, - лишь лидеры государств с откровенно тоталитарными или жестко автократическими режимами избегают этого слова в публичной риторике. Но и в этих странах правящая элита вынуждена следить за обновленческими процессами в науке и экономике, заботясь о внутренних регуляторах, которые, как ей кажется способны предотвратить изменения социального характера. Впрочем, нравится нам или нет, за этим понятием скрываются насущные потребности государств, гражданских обществ и самих граждан.
Само понятие – «модернизация» - слишком многоплановое, чтобы не требовать уточнения и определения смысловых рамок в каждом конкретном случае его использования. Модернизация науки и техники есть прямое следствие любого научного познания. Модернизация экономики и социальных отношений в большей степени связаны с политической практикой и политической волей всех субъектов этих отношений. С их профессиональной и социальной культурой.
Здесь нет универсальных рецептов – даже для тех стран, которые причисляют себя к христианскому миру, к миру так называемой «западной цивилизации». Соотношение меры участия гражданского общества, отдельных граждан и государства в модернизационных процессах – не является некоей константой, постоянной величиной. Оно всегда достаточно подвижно, что показала экономическая практика последних лет, когда даже либеральные экономисты были вынуждены настаивать на увеличении государственного влияния и государственных финансовых интервенций в крупнейшие постиндустриальные рынки для того, чтобы предотвратить мировую экономическую катастрофу. Сегодня, когда кажется, что кризис отступил, все считают, что государство – как шекспировский Мавр, сделав свое дело, может уходить. Во всяком случае из экономики. Но скорость и сроки этого ухода – для каждой страны свои. Тем более, что изначальная роль государства в экономической, да и политической, жизни наших стран, - может различаться весьма серьезно.
Но в любом случае важно понимать, что в процессе модернизации – науки, экономики, социальных отношений меняются не только соотношения ролей – граждан, общества и государства, но и существо – государства, общества и граждан. Меняемся все мы – хотим мы того или не хотим. Один из ключевых вопросов состоит в том, меняемся ли мы синхронно, или скорость этих изменений различна. Если граждане и гражданское общество меняются быстрее, чем государственные институты, - то в результате неизбежен социальный взрыв, который можно предотвратить дострочными выборами, коль скоро они существуют. Если государство модернизируется быстрее, чем граждане, - развитие государства будет поглощено инертными социально-психологическими массами. Эти угрозы существенны для всех стран. Возможна ли реальная модернизация в странах, где нет гражданского общества, где граждане не обладают необходимыми конституционными свободами? Практика показывает, что это возможно – и на Западе и на Востоке. Модернизационные переломы в России ХVIII, ХIХ и первой половины ХХ веков проходили в жестких рамках несвободы, как и в Германии 30-х годов минувшего столетия. Гении России и Германии доказывали не раз, что можно быть интеллектуально свободными в странах без демократических свобод. Мы достаточно хорошо знаем и то, что борцы за социальные свободы для своих народов могут привести к духовному порабощению.
Сформулировав тему нашей сегодняшней дискуссии, мы уже запрограммировали определенное количество ответов. Граждане, гражданское общество и государство могут быть партнерами в деле социальной, экономической и технологической модернизации. А могут быть и врагами. Или – во всяком случае – серьезными противниками. Если не по отношению к модернизации как таковой, то уж во всяком случае к ее характеру и выбору целей. К ее результатам. Во имя чего нам нужна модернизация – во имя укрепления мощи государства или во имя улучшения качества жизни граждан? Как вы знаете, это далеко не всегда совпадает друг с другом. И даже напротив. Возможна ли модернизация в одной отдельно взятой стране, или сложность модернизационных процессов зависит от необходимость задать ускорение перемен во всех странах? И какую роль должны играть гражданские общества в этих процессах? Все это совсем непростые вопросы.
Очевидно, что в современном мире – и это стало особенно ясно в пору финансово-экономического кризиса, начавшегося в 2008 году и на самом деле продолжающегося и поныне, - назрела потребность не только в частных модернизационных изменениях, но в глобальных переменах. Как справедливо писал недавно известный российский политолог Федор Лукьянов: «Мировая система вступила в финальную фазу деградации и эрозии институтов, служивших опорой прежнего международного устройства. Нет ни одной структуры, потенциал которой бы не слабел. Перераспределение силы и влияния с Запада на Восток вызывает тревогу и неуверенность. До сих пор история не знала прецедентов того, чтобы новый устойчивый мировой порядок создавался посредством договоренностей, то есть без войн и потрясений. Это наводит на мрачные мысли»(журнал «Огонёк», № 26 (5184), 4 июля 2011, с. 27). Ф. Лукьянов все же надеется на два обстоятельства, которые могут удержать мир от катастрофы – глобальную экономику и ядерное оружие. Надо сказать, что в подобных умозаключениях русский политолог не одинок.
Обезличенность универсальных проблем, как полагают некоторые влиятельные ученые и политики, требует обезличенных универсальных решений. Мировая система по этой логике должна модернизировать себя за счет неких внутренних, имманентно присущих ей одной ресурсов. Кажущиеся старомодными понятия вроде воли народов и граждан, потребностей и интерсов государств уже вроде бы и не берутся в расчет. Но как показывают все еще продолжающиеся события на Ближнем Востоке, в странах северной Африки и даже в Греции, было бы большой ошибкой при создании мировой дорожной карты на будущее, даже на ближайшее, игнорировать те вопросы, которые мы собираемся обсуждать сегодня. Можно верить в любые конспирологические версии происходящих событий, что мне, как человеку сформировавшемуся под серьезным влиянием марксизма, кажется сомнительным, но в любом случае на улицы в конечном счете выходят люди, недовольные существующим порядком и требующие перемен. Или – как в Греции – перемен боящиеся.
Наверняка найдутся участники нашей дискуссии, которые скажут, что Россия и Германия находятся на столь разных этапах развития гражданского общества, понимания роли государства в любых социально-экономических процессах, что у нас нет и не может быть общих проблем для обсуждения. Что наши национальные отличия столь велики, что мы никогда не поймем друг друга. Даже, если будем обсуждать вопросы, которые должны быть понятны всем европейцам.
«Но русские - не вполне европейцы, на всем, что они делают всегда есть налет азиатчины!» - эта расхожая мысль все-таки не точна. Можно вспоминать слова Александра Блока, великого русского поэта начала ХХ века о скифской природе русского человека. Но с таким же успехом можно говорить о том, что гунны, пришедшие из Сибири определили немецкий характер. И задать себе вопрос: «А являются ли немцы европейцами в полном смысле этого слова?» Вспомните, что говорил Томас Манн в своем великом эссе «Германия и немцы»: «Почему же немецкое стремление к свободе всегда вырождается во внутреннюю несвободу? (...) Немецкая идея свободы носит народнически-антиевропейский характер, весьма близкий к варварскому...» Я злоупотреблю вашим вниманием и процитирую тонкое наблюдение Бальзака, которое Манн упоминает в своем выступлении: «Если немцы и не умеют играть на великих инструментах свободы, зато они от природы умеют играть на всех музыкальных инструментах» (Томас Манн. Собрание сочинений, т. 10, 1961, сс. 309, 315). Поменяйте в приведенных цитатах слово «немец» на слово «русский» - и вы убедитесь , что обе мысли, Манна и Бальзака, - вовсе не утратят своей справедливости.
В рамках «Петербургского диалога» не раз говорили о различиях и сходстве русских и немцев. Сегодня, с моей точки зрения, надо вести речь о другом.
Страны европейской культурной традиции вынуждены говорить о модернизации потому, что оказались в ситуации реальной утраты своего влияния на мировые процессы – экономические, политические, научные, цивилизационные, если угодно. И здесь сходство много важнее различий. И дело не только в том, что Россия по сравнению с СССР потеряла мировое влияние, а Германия, как писал недавно великий немецкий мыслитель Юрген Хабермас, утратила влияние в Европе и устала мыслить общеевропейскими категориями. В ХХI веке и Россия, и Германия, и другие европейские государства, входящие и не входящие в Европейский Союз, столкнулись с новыми вызовами. Прекраснодушная эйфория, которая охватила Европу после падения Берлинской стены истончилась и превратилась в тень тени меньше чем через два десятилетия. Кажется, что через сто лет сбылось пророчество Шпенглера, котрое в 1918 году казалось экстравагантной историко-философской спекуляцией. Когда все соглашаются с Фукоямой и хором декламируют слоган «Конец истории», то надо понимать, что речь идет о конце европейской истории, о смене векторов развития с Запада и Севера на Восток и Юг. Кажется, что только ленивый не говорит о завершении эпохи гуманистических ценностей, о конце мультикультурализма и политической толерантности, словом, о конце существования общества, в котором различают, что такое хорошо и что такое плохо, что прилично, а что отвратительно. Многие старательно делают вид, что постмодернизм действительно смешал все цвета, и мы разучились различать черное и белое.
По существу речь идет о кризисе демократических институтов и ценностей, которые оказываются перед фундаментальным противоречием: как удержать гражданское общество от радикализации, от агрессии одних социальных и этнических групп по отношению к другим, при этом не впав в искус создания полицейских государств, где нет торжества закона и гуманистической этики. То есть, государств, в которых, как говорили в Испании во времена Франко, «своим все, остальным – закон». И это – в лучшем случае. Ибо можно «своим – все, а остальным – ничего». Еще четверть века назад было невозможно себе представить, что партии с такими лозунгами могут оказаться влиятельными парламентскими силами в государствах, казавшихся оплотом европейского гуманизма и демократии. Но сегодня это именно так. И проблема не в мигрантах с Востока и Юга, и не в их – отличных от наших - представлений о жизни и вере, - но в нас самих. В нашей готовности искать простые ответы на сложные вопросы. В нашем недоверии к гуманистическим ценностям и демократическим институтам, в нашем обреченном согласии поменять свободу на безопасность и комфорт на ценности. В нашей готовности отказаться от тех ценностей, которые вырабатывало европейское сознание и европейское общество почти три тысячелетия.
Не надо думать, что европейская цивилизация не переживала подобных кризисов, - причем на самом разном уровне: от рождения христианства до Октябрьского переворота в России. Они случаются, когда Европа сталкивается с новыми для себя вызовами: внутренними или внешними. И модернизация как инструмент самосохранения становится осознанной или бессознательной необходимостью. Модернизация социальных институтов и экономики, общественного, гражданского сознания. Сегодняшние вызовы, безусловно, необычайно сложны. Но они не исключительны, они не сложнее тех, с которыми сталкивалось человечество в предшествующие эпохи. И через модернизацию всей человеческой деятельности удавалось преодолевать универсальные кризисы. Даже в истребительных войнах удерживаться от самоуничтожения.
В такие периоды нужна ответственное поведение – граждан, общества и государства. Способны ли мы к этому? Вопрос далеко не риторический. Ответственность способна уменьшить количество от жертв и потерь. Безответственность, групповой эгоизм может привести к катастрофе.
У меня нет универсальных рецептов спасения, - я не человек религиозной веры. Я верю лишь в то, что в самом человеке заложен инстинкт самосохранения, который одновременно содержит в себе консерватизм и готовность к изменениям. Равно как и представления о добре и зле.
В ХХI будет решаться вопрос о судьбе Европы и европейских ценностей в мире. Если мы не окажемся способными к модернизации, не растеряв эти ценности, не отбросив их во имя сомнительной новизны развития, - у Европы есть шанс. Если мы решим, существует модернизация вне европейских ценностей, мы совершим непоправимую ошибку.
И тогда будет поздно рассуждать о том, кто был больше виноват – отдельные граждане, общество или государство.
Через год в Москве уникальной выставкой «Русские и немцы. 1000 лет вместе» откроется «перекрестный» год России в Германии и Германии в России. Как правило, мы говорим, что они проводятся для того, чтобы русские и немцы лучше узнали друг друга. Сегодня я хотел бы сказать и о другом. В процессе этих годов мы окрываем сами для себя и для окружающих те высокие ценности, те великие гуманистические, научные, художественные идеи, благодаря которым русские и немцы живут на этом свете. Благодаря которым они сумели выжить во множестве исторических трагедий. Я уверен, что они помогут нам сохранить культурное пространство Европы - с его болями и страданиями, страхами и радостями, свершениями и отчаянием. И неизменной человечностью – с самоиронией и состраданием к другому.